Тропа бабьих слез - Страница 111

111

Первую ночь Иван с сыном в тайге ночевали, ко второй под белки подошли. Здесь надо было до утра время под елкой коротать. Антоха, верный помощник: дрова готовит, есть варит, постель из лапника наложил, коней сам стреножил. Доволен сыном Иван. Быстрее бы на прииск, показать сыну, как золото в колоде бутарить, пора наступила!

В то утро Иван проснулся рано, наверху видно, как по альпийским лугам солнце загуляло. Небо чистое, без облачка, с восточным ветром. Сразу видно, отличный день будет! Встал Иван, не стал Антона будить, пусть поспит перед дальней дорогой подольше. Сам костер запалил, каши сварил, коней оседлал и только потом сына растормошил.

Завтракали плотно, сытно, долго. Ехать до обеда много, но еще больше коней в поводу вести, пешком. Тропа большей частью в гору пойдет. Перевал крутой, далекий. Обычно Иван на седловину к обеду поднимался. Сегодня с Антоном будет дольше обычного, да ладно, лишь бы по хорошей погоде водораздельный хребет преодолеть.

Сели, поехали. Иван впереди, Антон на Рубине сзади. Постарел Рубин сильно, в гору едва идет. Сменить бы коня, да некем. Хорошо, что послушный.

Стали в горку подниматься. Тропа по увалу пошла, наискось пригорка. Сверху, слева, густой ольшаник. Снизу, справа, за обрывом, длинная россыпь из курумов. Идут лошади в горку, мордами едва земли не касаются. Вдруг в густом ольшанике какое-то движение произошло: ветки бьются, листья трясутся. Все ближе, вниз, и точно на путников. Иван уже проехал это место, но остановился, повернувшись назад: что же это может быть? Из ольшаника, точно под ноги Рубина, заяц выскочил и, не разбирая дороги, с поднятыми ушами, прыгнул в сторону, под обрыв. Рубин, кажется, не успел удивиться, как тут же, следом, из густой подсады за зайцем выскочила рысь. Рубин испуганно захрипел. Рысь, не разобравшись, в прыжке бросилась коню на морду и вцепилась когтями и клыками в жизненно важные органы: нос, рот, разорвала глаз. От боли Рубин взвился на дыбы, провалился ногами за тропу. Предупреждая Антона об опасности, Иван только и успел крикнуть: «Прыгай!» Но было поздно.

Все произошло так быстро, что среагировать на ситуацию было невозможно. Метнувшийся заяц, рысь на морде Рубина, осаживающийся на круп конь, падающий сын. Провалившись ногами в мягкой почве, старый Рубин не смог удержать равновесие, со всего маху упал через спину массой тела на Антона. Перевернувшись еще раз, они все вместе полетели дальше, на курумник за четырехметровым обрывом.

Когда Иван подскочил к сыну, Антон уже был мертв. Рубин рвался, пытаясь подняться, хрипел кровавой слюной. Но и он через минуту затих. У него была сломана шея.

В то мгновение надолго затихли в испуге горы. Они еще никогда не слышали рев нового зверя.

– Господи! За что?.. – кричал, заливаясь слезами, Иван.

Но Бог его не слышал.

16

После смерти сына Иван поседел как лунь. Серебристый мел прахом назидания покрыл голову, бороду. Косая старость высушила, сморщила его лицо, придавила плечи, сгорбила спину. Неизвестно, куда исчезли живость движений и здоровье. В свои пятьдесят с небольшим лет он стал походить на старца, доживающего свои последние годы. Жизнь потеряла смысл.

Люди в поселке судачили, бросали косые взгляды: не зря все… Вероятно, Иван догадывался об этом, чувствовал себя изгоем общества, которому не место на празднике жизни. Отношения в семье носили равнодушный характер. Не выдержав давления, Иван один ушел в тайгу, принял отшельнический образ существования.

Он поселился там же, на Медвежьем озере, где Погорельцевы девять лет назад сожгли свою заимку. В глубине леса, подальше от Тропы бабьих слез, Иван построил себе небольшую избу, стал жить в ней одиноким волком, денно и нощно замаливающим свои грехи. Из всего хозяйства у него осталась верная собака.

Иногда Иван выходил в поселок, да и то ночью, чтобы люди не видели. Причиной тому были воспоминания твердых слов малого Фили Подольского: «Вырасту!..»

Случилось так, приходил Иван Добрынин на староверческую заимку на Поднебесное озеро к Погорельцевым. Недолго пребывал грешник в кругу единоверцев добрым гостем. Как-то раз, наблюдая со стороны на подрастающего Гришатку, не выдержал Иван напряжения души, пал на колени перед Софьей, заревел зверем:

– Прости, бедная! И ты прости, меня, Гриша! Это ведь я вашего мужа и отца Григория Соболева жизни лишил!

Потемнели Погорельцевы лицами от страшного признания. Для Софьи это была не новость, ответила просто:

– Я знаю.

– Так как мне с этим жить дале? – плакал, убиваясь, в поклонах Иван.

– Бог простит!.. – тихо ответила Софья и не сказала боле ничего.

17

После Великой Троицы ехали по Тропе бабьих слез братья Мурзины. По дороге, у озера, где когда-то сгорела старая заимка Погорельцевых, они остановились от тяжелого запаха. Собаки показали причину стойкого отложения. Неподалеку от Тропы бабьих слез, на толстом сучке старого кедра братья обнаружили труп на веревке. Не выдержал человек известного состояния души от грехов своих и неизбежности будущего. Повесился Иван Добрынин сам.

18

В этот год весна на Поднебесное озеро пришла рано. Хмельное солнце быстро съело плотный, песочный снег. Чистый воздух напитался липкой смолой оттаявших деревьев, сырой землей, душистым соком молодых трав, талой водой. Гордые, независимые горы, освобождаясь от снега, вновь надели каменные латы. Рваные плешины альпийских лугов налились бархатной зеленью. Идиллию красочного пейзажа окропили веснушки оранжевых жарков.

Теплый, западный ветер съел на озере последнюю льдину. Холодная, серая вода постепенно приобрела бирюзовый цвет опрокинутого неба. Из-за низкого перевала вырвался и врезался в дальний угол лимана угловатый клин говорливых гусей. На противоположном склоне горы, неторопливо обрывая поросль сладких стеблей пучки, вышла старая медведица с двумя медвежатами. Едва видимые невооруженному глазу, под северным ледником, пасутся пугливые олени. На этой стороне озера, у дома, «на своей территории», гуляют корова и конь Погорельцевых.

111