Тропа бабьих слез - Страница 45

Оказавшись под водой, Егор как-то справился с течением, метнулся за Михаилом, краем глаза замечая, как с берега в реку прыгнул Гришка. Грохот воды, треск ломаемых деревьев, крики людей – все смешалось в хаосе водоворота порога. В кипящей пене взбитых пузырей, стараясь избежать пляшущих валунов, Егор наконец-то увидел Михаила. Размахивая руками, не справившись с плотной водой, он ударился в камень головой, оглушенный обмяк и закрутился мешком в водовороте. С большим трудом, оттолкнувшись от валуна, Егор поспешил на помощь товарищу.

Он догнал его тут же, в забое за камнем, одной рукой схватил его со спины за грудь, стал выгребать на поверхность. Навстречу – Гришка! Без слов, понимая, что и как, он схватил Михаила с другой стороны и помог Егору справиться с течением. Вместе они с большим трудом вытащили Михаила на берег, положили через бревно на грудь, вылили из легких воду, потом стали откачивать горе-лоцмана. Михаил дрогнул телом, стал кашлять, задышал, пришел в себя, слабо открыл глаза:

– Ух, ну и ударился же я о камень…

– Гришке спасибо скажи, помог тебя вытащить, – восстанавливая дыхание, ответил Егор и посмотрел на Григория. – Как ты тут очутился?

– Так, на покос к тебе пришел… – сверкая глазами, осматривая разбитые плоты, пожал плечами Гришка. – Знал, что вы лес плавите… Думал, дай, подожду на пороге. А тут, видишь, какая оказия вышла… Вовремя, видать, подошел, – и вдруг спросил: – Дашь коня в тайгу сходить?

– Да уж, вовремя подошел… – еще не понимая, о чем просит товарищ, ответил Егор.

– Спасибо, мужики!.. – поднимая голову, со стоном перебил Мишка. – Ух, голова болит!.. Будто кувалдой огрели… – тяжело поднялся, пошел к воде.

– Мало тебе, надо было покрепче, чтобы думал лучше! Кто же по две половинки через порог гоняет? Одни мы с тобой… – снимая мокрую рубаху, отозвался Егор – и уже Гришке, – как же я тебе коня дам, если у меня покос идет? На ком я сено подвозить буду?! На Наталье, что ли?!

– Ну, покос я тебе отвоевать помогу, вместе быстро справимся. А потом как? Дашь или, может, вместе поедем?

– Надолго?.. Куда?..

– Может, дней на десять… на Перевал бабьих слез сходить надо… – не отрывая горящих глаз от порога, где еще вода выворачивала разбитые о камни бревна, понизил голос Гришка.

– Нет, сейчас не пойду… – отказываясь, замотал головой Егор. – Тебе что? Ты как глухарь, куда захотел, туда и полетел. А у меня, семья… на работу не выйду, кто их кормить будет?!

– Что работа?! – косо посматривая на Мишку, как тот моет в реке разбитую голову, негромко заговорил Гришка. – Если у нас с тобой все получится, нам и работать больше не надо будет никогда!

– Ну, уж… что, святым духом питаться будешь?

– Нет. Но голодными не будем.

– На соболях, что ли, подфартило?

– Эх, друже, что соболя? Соболя супротив моей задумки, это мелочь! Думай выше!.. Тут такое дело… нам с тобой на всю жизнь хватит… и детям!

Егор удивленно посмотрел на Гришку: «Пришел помогать покос убирать, и тут же опять в тайгу рвется, коня просит! Что случилось за десять минут?!» А Гришка таинственно улыбается, косо смотрит на Мишку, не хочет, чтобы тот слышал лишних слов, склонился к голове Егора, зашептал на ухо:

– Кажется, я понял, где золотая статуя находится!

– Какая золотая статуя?! – еще не понимая, о чем тот говорит, еще больше удивился Егор.

– Та, что на Перевале бабьих слез.

13

Светится лицом Софья! Как перелетная птица летает душа! Сознание простреливают колкие молнии! Сердце бьется идущей на нерест рыбой!.. Движения девушки быстры, как порывы ветра. Выполняя по дому свои обычные дела, Софья торопится, будто боится что-то недоделать, живо переставляет ноги при ходьбе, проворно работает руками. Ее настроение меняется каждую минуту. То она торопится растопить печь и тут же, затихая, надолго задумывается, глядя на молодые языки пламени. В другой раз Софья бежит на озеро с ведрами за водой и тут же, остановившись, смотрит на горы. В третьем случае, процеживая молоко, вдруг перельет его через край туеса, засмеется давним, приятным, детским смехом. Дед Лука сердито теребит бороду: «Ты што, девка, паука проглотила?..» Строгий отец Фома Лукич не раз делал дочери замечание: «Шевелись, Софья! На молитву поставлю!..» Маркел удивленно вскидывает брови: «Что с тобой, сестра? – и шутит: – Кукушки в августе не кукуют, веселиться нечему!» И только мать Софьи Мария Яковлевна знает настоящую причину поведения дочери. Она поняла, почему Софья бывает веселой и хмурой; взрывной, как упавший в воду камень, и спокойной, как гладь озера; рассеянной, как убежавшее тесто, и собранной, как пчелиный рой. Мать видела состояние дочери, потому что когда-то ей пришлось пройти через это. Потому что сама дала благословение на свершение греха:

– Иди смелее, дочь моя, все будет хорошо!..

– Я боюсь, мама…

– Ничего не бойся: то, что будет, должно было свершиться давно!

– Что скажет отец?

– Он ничего не скажет, будет только рад!

– Но как же люди?..

– Он тебя не бросит, будет жить с тобой!

– Ты думаешь?..

– Я знаю! – улыбнулась Мария Яковлевна и поцеловала Софью в лоб.

Тиха и прекрасна была их первая ночь! Стенами уютного дома молодым служили густые, толстые деревья. Теплым покрывалом сверху наплывала черная, таинственная ночь. Мягкой постелью лежала густая, перегоревшая хвоя двухсотлетнего кедра. Мерцание ярких звезд с чистого неба излучало постоянный, загадочный свет. Идиллию восходящего настроения поддерживало редкое, спокойное пение ночных птиц. Его сильные, но ласковые руки бережно повторяли каждый изгиб ее нежного тела. Губы вновь и вновь искали горячий цвет ее лица, осторожно касались уголков губ, чутко проходили плавные изгибы шеи и плеч, с королевским величием пили бархат влажной, волнующейся груди, где, кроме хризолитовых бус, ничего не было.