Тропа бабьих слез - Страница 62

– Нет! – наотрез отказал Фома Лукич, убирая заветную фляжку глубоко в котомку. – Завтра утром опять с коня падать будешь!

– Нет, Фомка! – сконфуженно лопотал хакас, вспоминая, как свалился по дороге с лошади с похмелья. – Больше падать не буду! Сегодня голова кружилась просто так…

Однако хозяин чудесного напитка был непреклонен. Дав понять, что разговор окончен, Фома демонстративно положил котомку себе под голову и вытянулся спиной во всю длину костра. Обиженный Чигирька, как конь, зафыркал носом, поднял с земли свой спальник, пошел спать под бок к своему иноходцу. Короткой командой, уложив монголку набок, охотник раскинул спальник рядом и, притулившись к теплому коню спиной, тут же уснул под открытым небом. Фома не обращал на его капризы внимания. Он отлично знал характер хакаса: что тот утром опять проснется как ни в чем не бывало и не будет помнить, что ему вчера недолили спиртного.

Утро нового дня приветствовало путников первым снегом. Мягкая, легкая, белая опалюшка накрыла гольцы тонкой фатой невесты. Красота голубых гор, с высоты птичьего полета возымела неповторимый цвет первозданности, где непокорная невинность крутобоких гольцов вверху слилась в зеленый бархат мохнатой тайги под ногами. Было в этом очаровании что-то неповторимое, сказочное, как изысканная картина талантливого художника «Невеста на выданье», предоставившего на своем полотне чудо бытия, которое можно увидеть только в горах. Ясные, четкие краски фокусировали естество природы, приближали неповторимую прелесть очарования. Казалось, стоит протянуть руку – и можно дотянуться вон до того остроконечного пика, погладить ладонью холодный распадок или перенести красочное полотно с одного места на другое.

Однако опытный глаз таежника, созерцающего подобные виды часто и постоянно, различает в этой прелести только свои, невидимые дилетанту приметы. Любой охотник привыкает к красоте гор как к очевидному и постоянному. Ежедневно пребывая в круговерти голубых далей, человек тайги воспринимает все это как само собой разумеющееся, как коренной горожанин, не замечающий грацию небоскребов. Единственное, что может вызвать улыбку на лице следопыта, чистота открытой местности, где за один опытный взгляд познается обширная, ранее неведомая территория, да переменчивый, непостоянный прогноз погоды на ближайшее время.

Снег в августе в горах – явление обычное. Бывает, падет мягкая перенова глубокой ночью, накроет затухающие краски лета двадцатисантиметровым покровом, а при первых лучах солнца растает, как не было. В этом есть смысл. Предупреждает Мать-Природа окружающий мир: пора готовиться к долгой, суровой зиме! Здесь, в горах, она наступает рано. Кто не успеет перестроиться – погибнет. С первым предупреждением начинается направленное движение.

Неизвестно, кто в это утро встал первым. Белый, чистый свет от снега отбелил долгий рассвет раньше обычного. Сергей поднял голову от движения. Софья развела костер, варит в походном котелке душистую кашу. Рядом, растирая натруженные ноги, прежде чем обуться, сидит Фома Лукич. От ручья с водой идет Егор. За спиной, у костра, сопит Маркел. На поляне под открытым небом бугрится комок снега. Спит Чигирька, в ус не дует. Голодная монголка встала ночью от хозяина, пасется рядом, а он продолжает питать сладость покоя, не чувствуя холода. Сергей зябко вздрогнул плечами, приветствовал всех:

– Доброе утро! – и в сторону Чигирьки: – Ему там не холодно?

– Было бы холодно, проснулся, – равнодушно ответил Фома, с трудом натягивая на ноги ссохшиеся бродни. – Им, хакасам, что? Где хлеб, там и Родина! Какая разница, где спать? Посреди поляны или на завалинке. Такой уж народ, привыкший к природным условиям, не то, что мы, русские, все у костерка, да на теплой постельке… – однако сжалился над охотником, позвал: – Иван Иванович! Вставай, тут еще во фляжке булькает!

Чигирька в ту же секунду подскочил на месте, посмотрел вокруг, отряхнулся от снега, заворчал на своего коня и поспешил к костру:

– Наливай!..

Фома сконфуженно достал фляжку. Делать нечего, обещал, значит, слово надо держать. Однако налил охотнику так мало, на полпальца, что последний обиженно отстранил кружку:

– Зачем будил тогда?! Лей больше!..

– Опять с коня падать будешь.

– Нет, наверно, не буду.

Чигирька выпил, повеселел: наливай еще!..

– Хватит! – разозлился Фома Лукич. – Остатки – Гришке… для поддержки сил.

Озадаченный ответом, Чигирька сразу притих, вспомнил, зачем идут, закурил трубочку.

Неподалеку, умываясь в холодном ручье, плещется Сергей. Раздевшись по пояс, бравый офицер бросает на себя ледяную воду, довольно фыркает, придавая бодрость телу, прогоняя сон и набираясь сил. Чигирька небрежно морщится, искоса смотрит на него, наконец-то спросил:

– Зачем фыркает, как жеребец? Холодно…

– Чтобы быть здоровым и свежим, – пояснил Егор.

– Как, Серешка хворает?! – удивился хакас, выронив трубочку. – Зачем в тайгу пошел?..

– Нет, не болеет, – подбирая правильные слова для объяснения, ответил Фома. – Солдаты так всегда делают: положено по уставу быть чистым, свежим и опрятным.

Чигирька какое-то время недоверчиво смотрел на Сергея, на Фому и Егора, потом тихо встал, пошел к ручью. Когда Сергей закончил водные процедуры, хакас так же наклонился над водой, окунулся в воду с головой, стал бросать ладонями на себя воду.

– Ты что делаешь?! – в изумлении спросил Сергей. – Куртку сними!

– Зачем снимать? – невозмутимо закряхтел тот. – Так хорошо, долго мокрый будешь! – и продолжил дело. – Чигирька тоже устав знает!..