Тропа бабьих слез - Страница 31

– Куда это они поехали? – поинтересовался Егор.

– А кто же их знает! – развел руками Гришка. – Тофы – народ непредсказуемый, скрытный. Сегодня туда едут, завтра обратно. Куда ветер дует, туда и двигаются. Тайга для тофа – дом родной! А какая разница, в каком углу дома ночевать? Им все одно, что тут, что там… чум на глазах выставят, костер внутри разведут и спят себе, пока дождь или снег пройдет. Как погода встала, быстро соберут манатки, и опять едут. Эти… – Гришка показал на следы, – недавно проехали, может, дня четыре назад, – и пояснил: – Большой дождь четыре дня назад кончился. Если бы раньше или в дождь прошли, следы размочалило, ничего не осталось. А так, поди ж ты, хорошие ступни, на солнце подсохли… вероятно, утром поднялись сюда, после восхода солнца… земля задубела, а роса не смогла растворить.

Через некоторое расстояние, на взлобке, тропа изломилась, круто пошла вниз, вправо. Каменистые осыпи, курумы и пустой глинозем заменила редкая растительность, кустарники, стланик, низкорослые, карликовые березки. Еще ниже, на границе альпийских лугов и тайги, на определенной высоте стоял одинокий, приземистый кедр. Заметив его, издали, Егор удивился необычной, цветной окраске ветвей. Григорий тут же пояснил:

– Пайдаба. Святое дерево!.. Все, кто мимо проходит, что-то оставляет. Кыргызы верят, что если задобрить духов, будет удача!

Охотники подъехали ближе. Пестрая окраска ветвей кедра было нечто иное, как разноцветные тряпочки, привязанные к сучкам тут и там. Старые и новые, растрепанные на ветру, яркие и наполовину сгнившие, из разного материала, они придавали дереву несравненный вид, как будто дети готовились к Новому году, разодели елку в ленты, но еще забыли повесить игрушки. Впрочем, игрушки были уложены под деревом. На нижних сучках кедра, придавленные камнями лежали наполовину истлевшие шкурки соболей, белок, была даже одна старая, скоробленная, облезлая росомаха. Тут же рядом лежали старые рога сохатого, две пары маральих пантов, задубевшая шкура медведя и еще какие-то непонятные, подверженные времени охотничьи трофеи.

– Интересный факт, заметь! – продолжил Григорий. – Что положишь под это дерево, ни одна тварь не возьмет! Много раз был здесь, все, как есть, так и висит и лежит! А ведь рядом зверовая тропа. Медведь по ней ходит, росомаха… никто ничто не трогает! Вдругорядь возьми: в тайге к лету ни одних рогов зверем сброшенных не найдешь, все мыши источат, или зверь погрызет. А тут… вон, смотри, какие рожищи – по тринадцать отростков! Сколько лет тут прохожу, еще с тятей бывали, а они все лежат.

– Может, кыргызы какую тайну знают, запах отбивают? – предположил Егор.

– Любой запах со временем выветривается, здесь, на ветреном месте, быстрее во много раз! Нет, тут дело в другом… – спешиваясь с коня, покачал головой Гришка. – Вот, смотри: будто граница перед деревом. Тут следы медвежьи есть, вот подошел, остановился, а дальше шагу не мог ступить, повернулся и ушел.

Егор подъехал ближе, стал рассматривать следы. Действительно, на определенном расстоянии следы любого зверя будто находили преграду, за несколько метров сворачивали в сторону или пятились, и это вызывало удивление.

– А теперь еще интереснее, – нахмурил брови Гришка и приказал: – Давай, подъезжай к дереву на коне!

Егор тронул Рубина вперед, но тот закрутил головой, захрипел, стал топтаться на месте, отказываясь сделать шаг.

– Ну, Рубин! Шагай, говорю! – подбивая бока ногами, повторил Егор, но мерин продолжал крутиться, присел на задок, хотел встать в дыбы и едва не сбросил своего хозяина на землю.

– Не мучай животное, – покачал головой Гришка, – все одно не пойдет! Даже если за повод потянешь за собой, ничего не получится. Его можно только силой затащить… или мертвого.

– Ну и дела! – прыгая на землю со спины Рубина, почесал затылок Егор.

– Вот и я тоже говорю, дела! – подтвердил Гришка. – Мне еще об этом тятя говорил… вот так же когда-то подвел к дереву, стал рассказывать: «Гляди, сынок: человек может в круг зайти, а собака нет!» «Почему?» – спрашиваю. «А потому, что человек оставит вещь Духам да помолится. А собака ничего не оставит, знать, ей под деревом делать нечего!» Так, видно, Духи Гор велели! – и уже шуткой: – Самый надежный лабаз: продукты можно смело оставлять, никто не возьмет и не съест!

– Так почему же никто не оставляет запас?!

– Так отсюда назад уже ничего не возьмешь! Нельзя брать от святого дерева то, что оставил, это уже не твое, – сурово посмотрел Гришка и недвусмысленно показал на небо и вокруг: – а их! А если у них что украдешь, горе тебе большое будет!..

– Ты в это веришь?!

– А как же!..

– Но ведь мы же с тобой православные!.. Здесь Духи, у нас – Бог!..

– Какая разница? Я думаю так: Бог один, да просто у разных народов называется по-разному. Вот, к примеру, четыре дня назад тофалары проехали, останавливались: видишь, тряпочки свежие? Они здесь по своему Богу молились, как вера подсказывает, как от предков идет. Мы вот с тобой тоже тряпочки повяжем, помолимся, посидим… староверы придут, тоже дань верности поднесут. А Он, – Гришка опять посмотрел на небо, перекрестился, – нас всех услышит, и воздаст по заслугам!.. Это, как Святое причастие, здесь, на перевале, у Святого дерева в грехах покаяться – лучше, чем в церкви! Люди сюда специально за сотни верст едут и идут! Святое дерево на Перевале бабьих слез – знаменитое место! Любой кыргыз сюда хоть раз в жизни попасть обязан!

– А русский?!

– Русский?.. Так не каждый про это место знает, только мы, охотники. Да и русские тяжелы на подъем: далеко, тайга, горы… пешком не пойдет, коня дай! Русский по породе мужик ленивый, быстрее в церковь сбегать, батюшке червонец сунуть, да и дело с концом. А чтобы сюда прийти, подумать над своими грехами, недосуг! А я так думаю: сюда идешь в грехах каяться, о грехе своем думаешь. Пришел, отмолил, простит не простит, это дело другое. Зато здесь с чистой душей, по-настоящему о грехе думаешь! И назад идешь, тоже думаешь. Надолго процесс запоминается, потом, прежде чем согрешить, вспомнишь, подумаешь, сделать или нет. А в церкви что? Зашел – вышел, наутро забыл, в чем каялся. И опять по новой заповеди нарушаешь.