Тропа бабьих слез - Страница 73

Притихли женщины, согласно головами кивают: как не помнить Ванькины отношения? Да, было дело, друзья они с Володькой! Дед с Николаем его всегда хорошим словом поминают. Ага, хороший Ванька человек, добрый, честный, век бы с таким знакомство вести. И породниться не прочь! Точно так, хороший зять! Как с кем? Конечно, с Татьяной: вон какая невеста вымахала, высокая, стройная, красавица, да и только! А что вера? Сейчас на веру не смотрят, потому как революция Бога отменила. Что?!

Переглянулись невестка со свекрухой, да так и остались сидеть с открытыми ртами, как курицы на яйцах. Наконец-то поняли, зачем Ванька в их избу второй раз приперся. Свататься пришел, олух царя небесного. За Танюшку! Вот те раз! Такое в самом страшном сне не приснится!.. Было бы не обидно, коли кто другой из поселка дочь сватал, пусть не по старой вере, и то можно было бы поговорить. А то Ванька Петров… в прошлом вор, крынку на заборе не оставь на ночь. Лодырь первой гильдии: десять лет в доме разбитое оконце подушкой заткнуто. Корова зиму под навесом стоит, доски грызет, сена нет. Неряха, каких свет не видывал! Каблук на своем сапоге подбить не может, куртка кожаная по швам разошлась, а у него иголки нет. Всегда грязный, заросший, от Чигирьки лучше пахнет. И за такого Таню отдать?!

Были времена, когда Ваньку Петрова всей деревней по углам гоняли. Может, и сейчас бабка Даша холуя ухватом огрела бы, да власть переменилась. Нечего женщинам сказать. Зато Ванька себя царем на троне возомнил, грудь выпятил, фуражку на затылок заломил, перед тем как покинуть дом, важно закончил речь:

– Вы уж там дядьке Николаю передайте: как буду вам родным, Татьяну отдадите за меня, можно хозяйство в целости оставить. Потому как я из бедноты… а у бедных брать нечего!

Сказал Ванька последнее слово, вышел из избы. Захар Истомин, правая рука при исполнении, на побегушках, за ним следом. Бабка Даша и Екатерина слова вымолвить не могут от подобной наглости. Из комнаты выскочила Таня, вся в слезах, бросилась на колени, ткнулась матери в подол:

– Маменька, миленькая! Не отдавайте меня за Ваньку! Не хочу за прыщавого да вонючего идти, лучше в петлю!.. Да у меня и жених есть!

За Таней еще две сестры помладше выскочили, Маша и Аня, жалея старшую сестру, тоже слезам предались, стали мать уговаривать:

– Матушка, родненькая! Не отдавайте Таню за Прыща! Он на нее поспорил с уездным милиционером на Воронка нашего…

– Как это, на Воронка?

– Так вот, – наперебой защебетали сестры. – Захар Истомин сам слышал, Федьке, своему брату, говорил, а он Петьке Просвирину. А уж Петька нам. Сказывают, уездный смеялся над Ванькой, мол-де, начальник, а на кляче ездишь, не можешь путного коня у кого реквизировать. А Прыщ сказал, что не дальше как к осени у него наш Воронок будет. А тот спросил, как? А Ванька обещал жениться на Тане любым способом и коня под свое седло поставить…

– А на что поспорили-то? – сухо спросила Екатерина.

– На седло поспорили. Уездный оперативник обещал седло со своего коня отдать, как свадьба состоится. А ну, как не состоится, Ванька обязан десять семей по поселкам раскулачить.

– Вон как! Значит, ныне любовь седлами измеряется…

– Да какая любовь, матушка? – рыдая, выдавила из себя Таня. – Не люблю я его! И он меня не любит, а так просто, хочет и все!.. Сколько раз уже было, как где встретит, дорогу не дает, намекает, как нам в постели хорошо будет да как он меня ласкать будет…

– Понятно… – подавленно ответила мать, чувствуя, как на голову льют горячую воду: еще седых волос прибавится! – Не было горя, так печаль-туман глаза застит…

Бабка Даша помахала в окошко костлявым кулачком.

К вечеру с пасеки вернулись Николай и Владимир. Женщины к ним, как сороки, наперебой рассказали плохие новости. Те призадумались не меньше: как быть?

А Ванька Петров не отступает от задуманного. На следующий день наведался к Кузнецовым:

– Здорово живешь, Николай Власович! Как погода? Как здоровье деда Власа? – и напрямую, в лицо староверу, один на один: – Нравится мне твоя дочка! Наверно, возьму я ее в жены! Ты как, Николай Власович?! Ну, думай… – и ускакал на своей старой кляче вдоль улицы.

Николай от подобной наглости едва не задохнулся: ах, сукин сын! Телок-пятидневка! Не знает, как коня в телегу запрягать, а условия ставит: думай! Не быть тому! Не отдам дочь за сопливого сморчка!.. И коня не отдам!.. Пусть хоть все зерно выгребут!

Долго бегал по своей ограде Николай, топая ногами, кричал без причины на женщин, рвал на себе бороду, злился. Однако как соседи услышали, стали интересоваться, заглядывать за забор, – что случилось? – старовер остыл, притих: «Да вот, Катерина ворота забыла закрыть… корова в огород зашла, гряды потоптала!» Не говорит Николай правды той, что о советской власти думает, вдруг лишние уши его речь услышат да куда надо передадут. Времена-то нынче тяжелые. «О Господи! Прости мою душу грешную! Пронеси Мать Пресвятая Богородица!» – крестится Николай на заутрене и вечерне на коленях. Да только боги забыли Кузнецовых.

День Ваньки не видно, другой, третий. Николай уже успокаиваться стал: нежели забыл про Татьяну? Да где там! На четвертый день приходит Ванька пешком: сдохла кобыла по дороге в уезд, пришлось в дырявых сапогах по грязи пятьдесят верст чавкать. Злой Ванька, грязный, вонючий, голодный. Бесцеремонно ввалившись во двор, полномочный чекист без приглашения ввалился в грязных сапогах в дом, присел на красную лавку:

– Вот, Николай Власович, бумага тебе, – и протянул староверу свеженаписанный лист постановления. – Реквизирую я у тебя твоего коня в пользу государства.