Тропа бабьих слез - Страница 8

Матвей Дегтярев насупил брови, шумно выдохнул махоркой:

– А ведь недолюбливают нас мужички-то…

– Да уж, нашла коса на камень, – в тон ему подтвердил старожил.

– И что кому худого сделал? – почесал затылок Матвей.

– Этить, однакось, из-за капканьев… – навел мысль Тит Нилович.

– Так я что, кому запрещаю? Пусть и другие, как я, промышляют, никому не запрещено. Капканы, вон они, свободно в городе продаются.

– Все это так, – крякнул гусем Тит Нилович, – однакось люди привыкли по старинке соболя ловить, с обметом. Другого способа не допускают…

– И что, по старинке? – удивился Матвей. – Времена меняются, другая жизнь наступает. Да оно и видно, что хорошая жизнь в тайгу идет! Вон, возьми, музыка какая есть: раньше только в присядку под меха плясали. А теперь… сама играет, а из трубы поет!..

– Ан нет! – приосанился Тит Нилович. – Музыка, может, и меняется, да люди старые остаются, со своими характерами да верой. Чтобы по-новому жить, надо время выждать, чтобы все разом поняли, что и промышлять надо по-другому. Один глухарь на току всех капалух не перетопчет! Этить, завсегда так было, еще и тятя мой говорил. А он-то, Нил Иваныч… Царствие Небесное, – перекрестился, – с давних лет промышленником был, и многое на своем веку повидал. Мы ить еще до вашего рода сюда пришли. Мой прадед от Катерины в Сибирь сбежал за дела вольные, ну, тут и обрусели. Так вот отец рассказывал, еще мальцом был, с дедом ходил за соболем, такоже, смутные времена были. Раньше охотники кулемками промышляли, другого способа не знали. А вдруг, вот как у тебя с капканами, новость пришла: обмет! Что за чертовщина? В кулемку как соболь ловится? Когда голод гонит. А с обметом полная гарантия. Ну, этить, сегодня убежит, так ты завтра его по следу все равно догонишь, да в котомку положишь. Так вот, я про то хочу сказать. И тогда промышленники обмет признавать не хотели, по старинке, кулемами охотились. А тех, кто сеточкой заправлял, бывало, в тайге хоронили… Зависть, она, паря, со злом в обнимку ходит. Таежный человек темный, забитый, своей вере да опыту предан беспощадно. Пока до всех дошло, что обмет, дело правильное, много мужиков по тайге пропало…

– Не пугай, Тит Нилович, – усмехнулся Матвей, – я тоже не лыком шит. Да и род мой знаменит да уважаем: все меня знают в округе! А что капканами промышляю, воля каждого, никому не запрещено…

– Этить, оно, может, и так… – задумчиво ответил старожил, – да вот я опять же про ту зависть глаголю: не пришло еще время «железной собакой» управлять… подождал бы ты, паря, чуток, год-два… а потом, глядишь, все и исправится…

– Вот еще! – Матвей хлопнул себя по колену, покраснел лицом. – Некогда мне ждать. Вон, сын большой, хочу на учебу определить. А где денег взять? За пару соболей только брюхо набить можно. А когда в котомке мягко, – хитро улыбнулся, – то и на душе весело! – и подмигнул Ивану Лукину.

Тот ответно засмеялся. Тит Нилович хмуро посмотрел на обоих, но больше ничего не сказал. На том разговор был окончен.

На Масленицу в таежном поселке двойной праздник! Оживление кипит во всех дворах: мужики из тайги вышли! Такое бывает только раз в году, когда после очередного промыслового сезона все соболятники вместе собираются. По старой традиции, с раннего утра до позднего вечера, неделю и больше в домах шум и суета, неугомонное застолье, гармошка надрывается, сапоги яловые из пола каблуками щепу выколачивают, слух режут отборные частушки, да разговоры на одну тему: кто и где ходил за пушным зверем, как прошла охота, да каков результат.

Бражничают соболятники после тяжелого, долгого промысла. Так уж заведено с давних времен, после выхода из тайги мужик должен стряхнуть с себя пепел костра после долгих ночевок; раздробить зыбкую немоту сибирского холода душевным общением; насладить истосковавшееся сердце любовью с родными и близкими; притупить зачерствевшую боль и усталость от физического перенапряжения; растопить солоделый воск загустевшей крови; покаяться в возможных грехах под чарку сладкого меда.

В такие дни в домах охотников нет границ и запоров. Гостеприимна и щедра закостеневшая душа соболятника от хмельной кружки – заходи в гости всяк, кто хочет! Будь ты настоящий мужик, или знакомая женщина, распахивай дверь настежь без стука, садись за стол рядом, отведай купель чудесного напитка, поддержи разговор, расскажи о своем. Если пришел с добром и миром, всегда желанный гость. А ну, как недоброе слово поперек, дело до мордобоя запросто дойти может. Крепок кулак, жилиста, тяжела рука соболятника, как праведное слово: сказал – сделал! Попросил – получи! В отношении гостеприимства разговор особый. Бывает, соберется в доме весь поселок, присесть негде, лавок не хватает. Хозяин доволен: осчастливили вниманием, уважают! Жена рада: муж дома, нигде не бродит. Да только застолье длится недолго, покуда в лагуне хмельная бражка плещется. А как выжали гущу до последней капли, сосед уже рукой машет, бородой трясет, зазывает:

– Айда, мужики, ко мне! У меня с осени бочка медовухи томится!..

Все, кто за столом был, дружно встанут, гуськом перейдут в другой дом, там какое-то время почивают, бочку осушают, за ним, в третью избу, четвертую, и так далее. Пришлому человеку нетрудно найти общее собрание. Где собаки да ребятишки возле дома крутятся, там и промышленники заседают.

Неделю-другую длится «приход» охотников из тайги. До тех пор пока жены роптать не начнут: «Уж вы, черти окаянные! Вон, все хозяйство дома стоит, никакое дело не делается, пора баню топить, бороды брить!» Хмельные мужики затылки чешут, и то правда, сколько можно гулять? Во всем поселке логушки опустели. Бросают пить да бражничать мужички, знают, делу время – потехе час. У каждого свои семьи, дела. Надо как-то дальше жить, хозяйство вести.