Тропа бабьих слез - Страница 9

– Это вон у Гришки никого нет, ему заботиться не о ком и не о чем, – говорит один.

– Что ему, одному-то? – глядя вслед гуляющему охотнику, скажет другой промысловик.

– Да уж… – тяжело вздохнет третий. – Для кого ему стараться? У него никого нет.

Бросают соболятники праздник да веселье, расходятся по домам. Только Гришка Соболев, возможно, спасаясь от одиночества, продолжает бродить по поселку в поисках общения.

Едва встанет милое солнце над шумными хребтами, Гришка шагает с пустой котомкой в лавку к Агею, покупает спирт, сухую колбасу, сушки, пряники, консервы, всевозможные сладости. Денег у Гришки – полные карманы, куда девать скомканные бумажки? Закупив на день разных яств, охотник неторопливо шагает по улице: улыбка до ушей, из добрых глаз летят огоньки щедрости, смятая борода во все стороны топорщится, из-под росомашьей шапки грязные клочки спутанных волос торчат. На голом теле видавшая тысячи костров росомашья телогрейка, волчьи штаны, на босу ногу рысьи тапочки. За Гришкой тянется пестрая ватага ребятишек, от мала до велика. Любят дети Григория за простоту души, за доброту разгульную! Тот, в свою очередь, их обожает! Кого не увидит, щедро улыбается, руки медвежьи раскинет, сгорбится сохатым, глаза блестят:

– Иди ж ты, малый, ко мне!.. Это каков же ты будешь? Чей мужик растет?.. Ну неужто сам Мурзин-младший? Во как! Это ж ты когда успел вырасти?! Ну же, иди ближе, что-то дам…

Пацан к нему тянется, хитро смотрит на громадного дядю низу вверх, будто не понимает:

– Что, дядя Гриша?

Гришка нарочито тянет время, улыбается, медленно шуршит рукой в котомке, таинственно цокает языком и, наконец-то, вытаскивает полную горсть конфет да печенья. Малый от угощения едва дыханием не заходится, счастлив, шапку подставляет, у ног вьется. Горсть Гришкиных лакомств как раз в детский головной убор вмещается. Пацан не знает, что делать, куда сладости девать, собаки вокруг крутятся. Гришка легко поднимает малого на руки, шагает дальше:

– А что, отец-то дома?

– Тятя тебя в гости звал! – торопливо отвечает малый. – Мамка пирогов напекла… бабка корову доит… дед трубку курит… Наська дрыхнет… Васька пошел за глухарями…

Гришка нарочито хмурит брови, оценивающее смотрит на дитя:

– Ну ж ты, поди! А что же Наська дрыхнет?

– Так, она еще маленькая! Ей только три года… А мне уже целых восемь! – гордо отвечает малый, заталкивая в рот медовый пряник.

– А Ваське сколько же тогда?

– У-у-у!.. Васька у нас уже здоровый! – едва ворочая языком от пряника, отвечает тот. – Он уже выше ружья! Вот настолечко, – показал пальцами размер со спичечный коробок. – Дед ему свою фузею дал, потому как сказал: ты уже вырос… так вот он на ток и поперся, – обиженно скривил губы, – а меня не взял…

– Что же так, не взял? – хохочет Гришка.

– Говорит, маленький… я вот вырасту, пойду за зверем!.. Его тоже не возьму…

Гришка доволен, теребит пацана за чуб, твердо переставляет ноги:

– Говоришь, тятя звал?.. Ну, так, пойдем к вам!

Пока большой да малый идут к дому Мурзиных, рядом собралась куча ребятишек. Гришка всех угостил из своей котомки, никого не обидел! Как подошли к воротам, дети наперебой голосят:

– Дядя Гриша, нарты тащить?

Тот нехотя машет медвежьей рукой:

– Тащите… – и неторопливо вваливается в староверческую избу.

Пока Гришка заседает в хате Мурзиных, гурьба ребятишек терпеливо дожидаются, когда дядя Гриша из дома вывалится. Они его тут же на нарты, на медвежью шкуру укладывают и везут через весь поселок по улице к своему дому. Хмельной Гришка, как барин, песни мычит, шутит, да ногами дрыгает, помогает ехать. А как доедет до дома, облапит детвору, да в дом ковыляет, спать. В избе тепло, детвора печь заблаговременно истопила, девчонки малы есть наварили, полы подмели. Гришка благодарит всех, широко блестит рядами белых, здоровых зубов, валится на кровать и затихает. Когда все уходят, стонет Гришка как раненый зверь так, что стены гудят. Плачет здоровый мужик, когда никто не видит, не слышит. Тяжело Гришке одному в пустой избе жить.

Наутро все повторяется снова. Ходит Гришка по друзьям-товарищам, каждый день в другой дом, никого не забывает. Никто его никогда не выгоняет, все рады. Не часто Гришка в гости так приходит, раз в год. Мужики уважают его, потому что он никогда никому ни в чем не отказывает. Женщины в голове не держат мысли выгнать прочь, знают, что такое одиночество.

Была когда-то у Гришки семья: отец, мать, жена, дом, хозяйство, все, как полагается. Крепкий, кедровый пятистенок на берегу Казыра виден издалека. Свой дом рубил Гришка основательно, три года, собираясь прожить долгую, счастливую жизнь. В первое лето заготовил лес, на второй сезон поставил стены под крышу, и лишь на третью осень, к Покрову, вошел с молодой супругой Глафирой за невысокий, широкий порог. Стал жить молодой охотник праведной жизнью: себе в дом нес, но и других не забывал. Что возьмет в тайге соболятник, все в дело пускал и с соседями делился, чем мог.

Однако не сложилась у Гришки жизнь. Может, этому послужил слишком добрый характер парня: не любят жители глухих, таежных, староверческих поселков, чтобы среди них кто-то отличался. Или виной тому стал дурной сглаз местных колдовок, ревновавших Глафиру к своим дочерям. На третий год после шумной свадьбы Григория и Глафиры в тайге потерялся отец Николай. Пошел старый таежник с товарищем за Пайдабу (Священный перевал) желтый металл искать, да и сгинул с концами. Долго искал Григорий с товарищами родной след, нашел место, где старатели мыли золото, какие-то мелкие вещи, а более ничего. Исчезли мужики, как старый дым затухающего костра. Может, седой зверь тела по косточкам растащил, или росомаха плоть изгрызла. И все же опытным глазом по брошенным в шурфе лопате да заступу понял Гришка, что отца и друга его убили злые люди. Николай не имел привычки бросать в грязи и сырости инструмент, выкидывал его наверх даже тогда, когда выходил на обед.