Тропа бабьих слез - Страница 84

Да, это было так. До настоящего времени все знали, что Егор и Матвей утонули, провалившись в речную отпарину. Об этом говорила лыжня, кончавшаяся рядом с водной струей. Не дождавшись с лошадью возвращения мужа из тайги, Наталья забила тревогу. Навстречу охотником пошли несколько человек из поселка. Они увидели следы случайной трагедии.

Однако все изменилось, когда тело Егора перенесли домой, в баню. Подготавливая покойного к захоронению, кто-то насмелился переодеть утопленника в чистые одежды. Среди них был дедушка Трапезников. Снимая теплое белье, старый охотник обнаружил следы огнестрельных ранений. Нисколько не сомневаясь в их происхождении, он тут же сделал свой вывод:

– А ваш Егорка-то… убиенный!..

Тут же позвали Чигирьку. К счастью, пытливый хакас в этот день был дома и трезвый. Бесцеремонно переворачивая и проверяя тело, Чигирька подтвердил заключение дедушки Трапезникова:

– Точно так, Игорку стреляй два раза. Тут три дырки, одна пуля улетела. Другая там! – и похлопал по спине мертвого.

Тут же, не спрашивая разрешения у Натальи и других родственников, обыкновенным кухонным ножом Чигирька вскрыл труп и очень скоро достал пулю: она попала в позвоночник, поэтому не вышла навылет. Внимательно осмотрев ее, Чигирька был очень удивлен, заметив знакомый «почерк»:

– Вон как!.. Тут, сбоку, полоска. Кто стрелял, на стволе «жук», ружье битое. Такой пулей Гришку Соболева стреляли. Кто Гришку Соболева убил, тот и Игорку убил.

Восемь лет спустя

1

Тих и спокоен июньский, теплый вечер. Сочные восприятия подступающей ночи, что волнующая свежесть невесты на выданье. Неповторимое дыхание тайги несет стойкий, головокружительный навет. Ароматы и запахи волнуют сознание тонизирующей негой. Прохладный ветер с белков несет постоянное восприятие простора. Шум реки ласкает слух колыбелью возрождения. Темно-зеленые цвета тайги, черные пики гор на фоне чистого, синего неба определяют взгляду чувство таинственного полета. Бесконечная россыпь мерцающих звезд сопоставляет необъяснимую принадлежность к существующему миру: кто мы, откуда? Данное ощущение как машина времени. Кажется человеку, что все это было с ним давно, сотни, тысячи лет назад. Когда вот так же он сидел у жаркого костра в окружении своих соплеменников на этой поляне, на берегу таежной реки. Вокруг возвышались эти самые горы, точно так же шумела вода, над головой простирался искристый, Млечный Путь, а в отсветах матового пламени плясали пугающие тени лесных духов. Было в этом что-то таинственное, дикое, непонятное, удивительное, как старая сказка или легенда, рассказанная из уст представителя истории. И как в эту минуту не поверить в злых и добрых духов; зверей, разговаривающих человеческим голосом; воодушевленные камни, растения, воду, воздух и огонь. Как невозможно принять то, как велико и бесконечно время, в котором человек и его годы – всего лишь блеснувшая искорка в постоянстве Вечности.

В такие минуты легко ощутить прикосновение неизвестности, понять смысл бытия, загореться тайной неизведанного, поверить в потусторонние силы, оказаться под впечатлением необычных, непонятных обстоятельств. Возможно, в такое время, вечером, у костра, с начала появления речи у людей зародилась вера, а боль и страх перед существом необъяснимых сил вызвали преклонение перед существующим Всевышним. В разное время и в разных местах зарождалась разная религия. Однако всегда и везде у разных народов творилась вера в Единого Бога. Просто он назывался по-разному.

Сидят у костра люди двух родов. Первые из них русские, Погорельцевы. Вторые, тофалары, кости (рода) Чогду, семья Баканаевых. Каждый год, в одно и то же время, по приглашению Баканаевы приезжают в гости к Погорельцевым на праздник Святой Троицы. Вот где шум и веселье! Погорельцевы не скупятся на угощение. Баканаевы, в свою очередь, раздают подарки тайги хозяевам староверческой заимки: «Не скупись, душа и сердце! В клетке нет для птицы дверцы! Ведь на праздник будет жарко! Дед, налей хмельную чарку!»

Эту песню поет деду Луке тофалар Оюн. Где он услышал эти стихи? Неизвестно. Может, сам сочинил, или кто подсказал. Только эффект остается неповторим: дед Лука тотчас качает головой Софье. Та скоро наливает мужчинам по кружкам медовуху. Те в меру выпивают содержимое и продолжают степенный, обстоятельный разговор о жизни.

Женщины сидят по другую сторону стола. У них свои мысли. Насытившись разным угощением, дети играют неподалеку на поляне. Звонким смехом, шумом, гамом наполнен угрюмый лес. Восемь проворных ребятишек, мальчиков и девочек, русских и тофов заполняют окружающий мир идиллией продолжения жизни. Восемь лет прожито не зря! Так случилось, у русских и тофов по четыре ребенка: пополам. В тот памятный год, когда у Оюна Баканаева ограбили лабаз с соболями, он сосватал сыну Тулюшу Сыяну, дочь бедного охотника Табаргаева. С тех пор Сыяна родила Тулюшу четверых детей, двух мальчиков и двух девочек, последняя еще просила у молодой матери грудь. У Погорельцевых тоже четверо потомков, также двое мальчиков и две девочки.

Пока днем взрослые правят бал, дети дружно играют отдельно, не мешая и не навязывая внимание к себе. Но когда наступает вечер, наступают сумерки и родители разводят большой костер, малыши собираются вокруг, ожидая, когда кто-то из них начнет рассказывать сказку. Главным сказителем является Оюн. Никто из взрослых не может так живо и свободно преподнести животрепещущий мир тайги и животных, как он. Вот Оюн начинает говорить про кедр, показывать руками, как гнутся на ветру его ветки, качается пышная макушка и скрипят корни. Следующая сказка о быстром зайце. Вот уже малым потеха, как старый Оюн, приседая и подпрыгивая по поляне навеселе, падает в обе стороны. А ну, как начнет искусный сказитель ведать о злых, серых медведях да духах тайги, тут и взрослым становится страшно от волнительных, глубоких слов Оюна. Вот тогда наступает то самое время, когда в темноте, наблюдая тени пляшущих кедров, малые озираются по сторонам, а взрослые задумываются о своем назначении в этой жизни.