Тропа бабьих слез - Страница 79

Софья проснулась в страхе от представленной картины. За окном – ночь. Дверь на крючке. Она одна в комнате, за стеной храпит дед Лука. Переосмысливая сон, Софья стала быстро молиться, прогоняя от себя покойного. А в голове – искрами догорающего костра щелкали угольки пророческих слов: огонь, прорубь, камень, пуля. Но более всего Софье казались страшными последние слова Григория: «Тебя ждет кровь!» Это предначертание имело глубокую основу. Софье казалось, что он предсказал ей смерть. Это было ужасно.

Едва дождавшись утра, Софья дольше обычного молила на коленях заутреню. Мария Яковлевна с глубоким пониманием, переживанием отнеслась к поведению дочери: не каждому случается пережить в жизни подобное. Невезучая Софья, может, даже, сглаженная. Потому такая и несчастная. Сердце матери стонало от горя. Поднимая Софью с колен, Мария Яковлевна как-то старалась успокоить ее: на все воля Божья! Софья томилась в слезах, но о вещем сне, как это было всегда, ей не рассказала. Нельзя!..

После возвращения всех из тайги жизнь старательской заимки потекла своим руслом. Каждый занимался своим делом. Женщины хозяйствовали по дому. Фома Лукич пропадал на пасеке, с пчелами. Маркел готовился орешничать. Дед Лука контролировал всех, подсказывая и давая советы. Полковник Громов строил сказочные планы переворота.

О поведении полковника Громова стоит рассказать подробнее. Он видел поражение царской армии, чувствовал потерю власти. Это угнетало, давило на него суровой тяжестью безысходности. Стараясь как-то изменить ход событий, Громов понимал бесполезность своего стремления. Оставшись наедине с собой, без подчиненных, в глухой тайге, полковник терзался мыслью одиночества: некуда деваться!.. Новость о том, что Сергей ушел через границу один, не удивила его – он давно потерял над ним власть. Проживая вместе с ним в гостевом домике, он не раз ловил себя на мысли о скором противостоянии, которое могло закончиться очень плохо. Последнее время они не желали друг другу доброго утра, не пророчили приятного аппетита на обеде, разговаривали вынужденно, по надобности, и ложились спать с оружием под соломенной подушкой. В душе Громов был даже рад, что Сергея больше нет. Это давало ему некоторую свободу перед жителями староверческой заимки и полные права перед простыми солдатами из тайги.

Немало удивившись появлению трех изможденных, голодных, уставших воинов разбитой армии адмирала Колчака, полковник Громов тут же принял на себя законные полномочия старшего офицера. Как бы то ни было, трое солдат при исполнении служебных обязанностей – это некоторая сила, способная нанести какой-то урон Советам. У полковника возник план организации небольшого партизанского отряда, который будет вести скрытную борьбу с новой властью. Счастливая случайность встречи с солдатами окрыляла зачерствевшее сознание Громова будущими возможностями: «Пока вчетвером, а потом к нам присоединятся другие недовольные революцией… вероятно, со временем соберется полк… или подразделение, которым буду командовать я!.. Россия не забудет мои старания!» Воодушевившись радужными фантазиями, уже считая себя великим полководцем, Громов тут же приступил к своим обязанностям: приказал солдатам построиться, привести себя в порядок и выслушать первый приказ.

Однако на его громовой глас никто из солдат не обратил должного внимания. Солдаты не желали его слушать: хватит, навоевались! По старой привычке полковник решил наказать непослушных воинов. Размахивая револьвером, угрожая немедленным расстрелом, Громов пытался как-то восстановить справедливость беспрекословного подчинения. В слепой ярости он ударил Скобелева Ивана рукояткой пистолета. В результате все закончилось банальной дракой. Не обращая внимания на высокочтимые погоны старшего по званию, солдаты дружно надавали тумаков Громову, обезоружили, связали его по рукам и ногам, быстро предопределив дальнейшую судьбу: «Увезем его с собой… сдадим красным, все слабинка будет!»

Может, все так и было бы, если бы жители заимки не упросили мужиков отпустить Громова: «Пусть живет! Никому зла не сделал».

Послушались солдаты, отпустили Громова. Только Иван Скобелев грозно нахмурил брови, потрогал разбитую револьвером голову, да сурово пообещал: «Не дай бог встретиться. Ты меня еще вспомнишь!»

Выполнил Ванька Скобелев свою угрозу. Вечером шестого дня после драки на заимку на Воронке приехала Таня Кузнецова. Страшную весть принесла Погорельцевым девушка:

– Завтра к вечеру здесь будут чоновцы!..

Кто такие чоновцы, жителям староверческой заимки объяснять не надо. Это страшное слово каленым свинцом выжигало спокойный, тихий, мирный, размеренный уклад староверов. Более полувека Погорельцевы прожили здесь, в глубоком ущелье на берегу Медвежьего озера. Все, что нажито, отвоевано у природы тяжелым физическим трудом, будет разграблено, подвержено разорению неверными людьми. Эти дома, постройки, пригоны, зимники, теплицы, мшаники, ульи будут осквернены злым духом. Боги предадутся унижению и проклятию. У людей отберут веру и волю, уничтожат свободу мышления. Все будет так, как предсказано в Священном Писании: «… Да полетят по небу железные птицы! Да поплывут по морям железные рыбы! Пойдет брат на брата! Будет земля гореть и плавиться! А жизнь человеческая будет стоить невидимой горячей горошины!..»

Страх перед будущим завтра охватил каждого, кто в эту страшную минуту слышал слова девушки. Мудрый дед Лука однажды пережил переселение рода дальше в тайгу. Фома Лукич помнит суровые дни, когда в далеком детстве его привезли сюда, на Медвежье озеро, трехлетним ребенком поздней осенью, в пору глубокого снегопада. Он пережил ту суровую, голодную, морозную зиму. Проживая в тесноте, в мерзлом срубе, умерла половина рода Погорельцевых. Мария Яковлевна чтит рассказы старших, когда в Святых воспоминаниях большой семьи говорится о тяжком гонении церкви непокорных. Маркел и Софья, двоюродные брат и сестра, еще молоды, однако больше всех понимают угрозу жизни отшельников.